Неточные совпадения
Есть случаи, где женщина, как ни слаба и бессильна характером в сравнении с
мужчиною, но становится вдруг тверже не только
мужчины, но и всего что ни есть
на свете.
Лариса. Стрелял и, разумеется, сшиб стакан, но только побледнел немного. Сергей Сергеич говорит: «Вы прекрасно стреляете, но вы побледнели, стреляя в
мужчину и человека вам не близкого. Смотрите, я буду стрелять в девушку, которая для меня дороже всего
на свете, и не побледнею». Дает мне держать какую-то монету, равнодушно, с улыбкой, стреляет
на таком же расстоянии и выбивает ее.
Потер озябшие руки и облегченно вздохнул. Значит, Нехаева только играла роль человека, зараженного пессимизмом, играла для того, чтоб, осветив себя необыкновенным
светом, привлечь к себе внимание
мужчины. Так поступают самки каких-то насекомых. Клим Самгин чувствовал, что к радости его открытия примешивается злоба
на кого-то. Трудно было понять:
на Нехаеву или
на себя? Или
на что-то неуловимое, что не позволяет ему найти точку опоры?
Все жили только для себя, для своего удовольствия, и все слова о Боге и добре были обман. Если же когда поднимались вопросы о том, зачем
на свете всё устроено так дурно, что все делают друг другу зло и все страдают, надо было не думать об этом. Станет скучно — покурила или выпила или, что лучше всего, полюбилась с
мужчиной, и пройдет.
Кроме
мужчин, есть
на свете женщины, которые тоже люди; кроме пощечины, есть другие вздоры, по — нашему с тобою и по правде вздоры, но которые тоже отнимают спокойствие жизни у людей.
В девичьей, освещенной едва мерцающим
светом сального огарка, сидел
на ларе
мужчина в дубленом полушубке.
— А за то, что нынче девки не в моде. Право, посмотришь, свет-то навыворот пошел. Бывало, в домах ли где, в собраниях ли каких, видишь, все-то кавалеры с девушками, с барышнями, а барышни с кавалерами, и таково-то славно, таково-то весело и пристойно. Парка парку себе отыскивает. А нынче уж нет! Все пошло как-то таранты
на вон. Все
мужчины, как идолы какие оглашенные, все только около замужних женщин так и вертятся, так и кривляются, как пауки; а те тоже чи-чи-чи! да га-га-га! Сами
на шею и вешаются.
Она посмотрела
на него ласково. И правда, она сегодня утром в первый раз за всю свою небольшую, но исковерканную жизнь отдала
мужчине свое тело — хотя и не с наслаждением, а больше из признательности и жалости, но добровольно, не за деньги, не по принуждению, не под угрозой расчета или скандала. И ее женское сердце, всегда неувядаемое, всегда тянущееся к любви, как подсолнечник к
свету, было сейчас чисто и разнежено.
— Видишь, Ваня: ведь я решила, что я его не любила как ровню, так, как обыкновенно женщина любит
мужчину. Я любила его как… почти как мать. Мне даже кажется, что совсем и не бывает
на свете такой любви, чтоб оба друг друга любили как ровные, а? Как ты думаешь?
Самая плохая дамочка, если бог наградил ее хоть какою-нибудь частью тела,
на которой без ожесточения может остановиться взор
мужчины, — и та заранее разочтет, какое положение ей следует принять во время питья Kraenchen, чтоб именно эту часть тела отрекомендовать в наиболее выгодном
свете.
— Да уж окажите благодеяние, — продолжала она, — вы наш друг, так любите нас, позовите Евсея и расспросите путем, отчего это Сашенька стал задумчивый и худой и куда делись его волоски? Вы
мужчина: вам оно ловчее… не огорчили ли его там? ведь есть этакие злодеи
на свете… все узнайте.
— Сжальтесь надо мной! — заговорила она, — не покидайте меня; что я теперь без вас буду делать? я не вынесу разлуки. Я умру! Подумайте: женщины любят иначе, нежели
мужчины: нежнее, сильнее. Для них любовь — все, особенно для меня: другие кокетничают, любят
свет, шум, суету; я не привыкла к этому, у меня другой характер. Я люблю тишину, уединение, книги, музыку, но вас более всего
на свете…
Скажи мне просто: Нина,
Кинь
свет, я буду жить с тобой
И для тебя; зачем другой
мужчина,
Какой-нибудь бездушный и пустой,
Бульварный франт, затянутый в корсете,
С утра до вечера тебя встречает в
свете,
А я лишь час какой-нибудь
на дню
Могу сказать тебе два слова?
Мужчины, конечно, не обратили бы
на нее внимания: сидеть с понурою головою — для молодой дело обычное; но лукавые глаза баб, которые
на свадьбах занимаются не столько бражничеством, сколько сплетками, верно, заметили бы признаки особенной какой-то неловкости, смущения и даже душевной тоски, обозначавшейся
на лице молодки. «Глянь-кась, касатка, молодая-то невесела как: лица нетути!» — «Должно быть, испорченная либо хворая…» — «Парень, стало, не по ндраву…» — «Хошь бы разочек глазком взглянула; с утра все так-то: сидит платочком закрывшись — сидит не смигнет, словно
на белый
на свет смотреть совестится…» — «И то, может статься, совестится; жила не
на миру, не в деревне с людьми жила: кто ее ведает, какая она!..» Такого рода доводы подтверждались, впрочем, наблюдениями, сделанными двумя бабами, которым довелось присутствовать при расставанье Дуни с отцом.
Весёлое солнце весны ласково смотрело в окна, но жёлтые стены больницы казались ещё желтее. При
свете солнца
на штукатурке выступали какие-то пятна, трещины. Двое больных, сидя
на койке, играли в карты, молча шлёпая ими. Высокий, худой
мужчина бесшумно расхаживал по палате, низко опустив забинтованную голову. Было тихо, хотя откуда-то доносился удушливый кашель, а в коридоре шаркали туфли больных. Жёлтое лицо Якова было безжизненно, глаза его смотрели тоскливо.
— Тургенев в своих произведениях учит, чтобы всякая возвышенная, честно мыслящая девица уходила с любимым
мужчиною на край
света и служила бы его идее, — сказал Орлов, иронически щуря глаза.
Надя. Вот вы каковы, мужчины-то! Вам уж сейчас и скучно сделается. А я вот готова всю ночь просидеть да глядеть
на вас, не спуская глаз. Кажется, про весь
свет забуду! (У нее навертываются слезы, она нагибает голову, потом смотрит
на Леонида пристально и задумчиво).
— Гм!.. — произнес Миклаков и после того, помолчав некоторое время и как бы собравшись с мыслями, начал. — Вот видите-с,
на свете очень много бывает несчастных любвей для
мужчин и для женщин; но, благодаря бога, люди от этого не умирают и много-много разве, что с ума от того
на время спятят.
— Нет, нету. Если допустить даже, что
мужчина и предпочел бы известную женщину
на всю жизнь, то женщина-то, по всем вероятиям, предпочтет другого, и так всегда было и есть
на свете, — сказал он и достал папиросочницу и стал закуривать.
Я вскочил, услышав шаги и голоса сверху; но то не были голоса наших. Палуба «Эспаньолы» приходилась пониже набережной, так что
на нее можно было опуститься без сходни. Голос сказал: «Никого нет
на этом свином корыте». Такое начало мне понравилось, и я с нетерпением ждал ответа. «Все равно», — ответил второй голос, столь небрежный и нежный, что я подумал, не женщина ли отвечает
мужчине. — «Ну, кто там?! — громче сказал первый, — в кубрике
свет; эй, молодцы!»
Любовь Гордеевна. Вам нельзя верить: все
мужчины на свете обманщики.
Она рассказала брату, как губернский лев с первого ее появления в обществе начал за ней ухаживать, как она сначала привыкла его видеть, потом стала находить удовольствие его слушать и потом начала о нем беспрестанно думать: одним словом, влюбилась, и влюбилась до такой степени, что в обществе и дома начала замечать только его одного; все другие
мужчины казались ей совершенно ничтожными, тогда как он владел всеми достоинствами: и умом, и красотою, и образованием, а главное, он был очень несчастлив; он очень много страдал прежде, а теперь живет
на свете с растерзанным сердцем, не зная, для кого и для чего.
Ераст. Зачем же я буду лгать. Я лгать пробовал, да ничего хорошего не вышло, так уж я зарок дал. А если бы вы сами настоящую любовь и ласку от
мужчины видели, совсем дело другое-с; душевность ваша не иссякнет, к людям вы не в пример мягче и добрей будете, всё вам
на свете будет понятней и доступней, и все ваши благодеяния будут для всякого в десять раз дороже.
Есть, разумеется, у людей разное расположение, ну только такого
мужчину, как этот Егупов, не дай господи никакой жене
на свете.
Венеровский. Вот опять! Я не считаю себя вправе тревожить вас вопросами. Вы свободны так же, как и я, и впредь и всегда будет [так]… Другой бы
мужчина считал бы, что имеет права
на вас, а я признаю полную вашу свободу. Да, милая, жизнь ваша устроится так, что вы скажете себе скоро: да, я вышла из тюрьмы
на свет божий.
Вчера не приходил и нынче нейдет. Ах, противный! Коли завтра не придет, так надо будет Машу посылать! Пускай она, как будто от себя, и скажет, что я замуж выхожу; вот мы тогда и посмотрим. Ему первому покориться не хочется, потому что
мужчины все горды; ну уж и я, кажется, ни за что
на свете не покорюсь.
— И вообще
на свете много гадости, а вот еще бывает, что некоторых замужних дам поддерживают чужие
мужчины».
— Спать я тебе не даю? — спрашивал
мужчина с желчной иронией. — Спать тебе хочется? А если ты меня, может быть,
на целую жизнь сна решила? Это ничего? А? У, под-длая! Спать хочется? Да ты, дрянь ты этакая, ты еще дышать-то смеешь ли
на белом
свете? Ты…
Скажи мне просто: Нина,
Кинь
свет, я буду жить с тобой
И для тебя… зачем другой
мужчина,
Какой-нибудь бездушный и пустой
Бульварный франт, затянутый в корсете,
С утра до вечера тебя встречает в
свете,
А я лишь час какой-нибудь
на дню
Могу сказать тебе два слова.
Скажи мне это, я готова,
В деревне молодость свою я схороню;
Но что, меня умчало
Воображенье… и к чему?..
Положим, ты меня и любишь, но так мало,
Что даже не ревнуешь ни к кому.
Или ты желаешь того, чтобы все люди
на свете —
мужчины, женщины, дети любили тебя?
—
На здоровье
свет государю боярину ласковому! — заголосили и
мужчины, и женщины. — Сияй, государь, барской лаской-милостью, как
на высоком небе сияет красное солнышко. Свети добротой-щедрото́й, светлая наша боярыня, как ясен месяц светит во темну́ю ночь. Цвети, ненаглядная наша боярышня, расцветай, ровно звездочка яркая. Белей, ровно белый снег, румяней, как заря-зорюшка, нам
на радость, себе
на пригожесть.
Все окна ее также выходили в сад и были растворены;
свет и аромат в нее лил еще раздражительнее, и тут
на длинной софе с золоченым загибом сидел у небольшого легкого столика… тот, кого я видел в последний раз, когда потерял сознание: высокий
мужчина с полуседою головою — и он пел этот чудный псалом.
Зимой он
на свидании с ней в гостинице повел было себя как всякий самолюбивый ухаживатель, начал упрекать ее в том, что она нарочно тянет их отношения, не верит ему, издевается над ним, как над мальчуганом, все то говорил, чем
мужчины прикрывают свое себялюбие и свою чувственность у нас, в чужих краях, во всем
свете, в деревенской хате и в чертогах.
Кирьяков снимает шинель и входит в залу. Зеленый
свет лампочки скудно ложится
на дешевую мебель в белых заплатанных чехлах,
на жалкие цветы,
на косяки, по которым вьется плющ… Пахнет геранью и карболкой. Стенные часики тикают робко, точно конфузясь перед посторонним
мужчиной.
Против Таси, через комнату, широкая арка, за нею темнота проходного закоулка, и дальше чуть мерцающий
свет, должно быть из танцевальной залы. Она огляделась. Кто-то тихо говорит справа.
На диване, в полусвете единственной лампы, висевшей над креслом, где она сидела, она различила
мужчину с женщиной — суховатого молодого человека в серой визитке и высокую полногрудую блондинку в черном. Лиц их Тасе не было видно. Они говорили шепотом и часто смеялись.
— Я в
свет не очень много езжу, — сказал он, — но кое-где бываю и в последнее время стал даже больше выезжать. У самых чопорных барынь я уже вижу
на столе мой неприличный роман. Конечно, его не дают читать молодым девицам, но уже не считают ни скандальным, ни неприличным говорить о нем во всеуслышание. Я думаю, что половиною успеха этот роман обязан все-таки женщинам; у нас
мужчины читают очень мало беллетристики.
«Без женщин-врачей и сочинительниц мы обойдемся, но без помощниц, подруг, утешительниц, любящих в
мужчине все то лучшее, что есть в нем, и незаметным внушением вызывающих и поддерживающих в нем все это лучшее, — без таких женщин плохо бы было жить
на свете.
Другое дело
мужчины: это самый беспутный и глупый народ
на свете, и главное, что с ними нельзя так часто менять, как с прислугой.
На балконах и в окнах все более и более прибавлялось нарядных, живописно в
свете огней дома облокотившихся
мужчин и женщин.
При тусклом
свете огарка и красной лампадки картины представляли из себя одну сплошную полосу, покрытую черными кляксами; когда же изразцовая печка, желая петь в один голос с погодой, с воем вдыхала в себя воздух, а поленья, точно очнувшись, вспыхивали ярким пламенем и сердито ворчали, тогда
на бревенчатых стенах начинали прыгать румяные пятна, и можно было видеть, как над головой спавшего
мужчины вырастали то старец Серафим, то шах Наср-Эддин, то жирный коричневый младенец, таращивший глаза и шептавший что-то
на ухо девице с необыкновенно тупым и равнодушным лицом…
Эта дама и ее муж несомненно принадлежат к высшему петербургскому
свету, и ни он, ни она неповинны в его смерти. Она, понятно, менее всех, придя
на свидание любви, не рассчитывала сделаться свидетельницей убийства. Он, застав свою жену с любовником, каковым должен был быть сочтен каждый
мужчина, находившийся наедине с его женой, имел нравственное право; кровью похитителя его чести смыть позор со своего имени.
Оба друга остановились как вкопанные невдалеке от входа в нее. Они оба увидели, что
на одной из скамеек, стоявших внутри беседки, сидели близко друг к другу две человеческие фигуры,
мужчина и женщина. Абрисы этих фигур совершенно ясно выделялись при слабом лунном
свете, рассмотреть же их лица и подробности одежды не было возможности. Оба друга заметили только, как потом и передавали друг другу, что эти одежды состояли из какой-то прозрачной светлой материи.
— Для того, чтобы быть матерью, я должна была скрываться, скрывать твое существование, скрывать, что я мать тебе. Другая мать, встретившая дочь под руку с таким человеком, с бриллиантами
на шее и оскорблением
на лбу, вызвала бы сочувствие и негодование целого
света. Все —
мужчины и женщины — плакали бы вместе с ней, все поняли бы ее горе…
Минуту она глядела бессмысленно
на темное окно,
на Наср-Эддина, по которому в это время скользил багряный
свет от печки, потом перевела взгляд
на спавшего
мужчину.
Спать-то захотелось, а как лег
на постель, так сон и прошел; и снова до утра ворочался и курил, придумывая себе честные и подходящие занятия. Два отыскал как будто и подходящих: лакеем в ресторане (сейчас
мужчин мало) или кондуктором
на трамвае. Но днем, при
свете солнца и ума, понял вздорность этих предложений, совершенно несовместимых с моим слабым здоровьем и непривычкою к лакейскому трудовому делу. Куда уж!
Была только обыкновенная комната проститутки, грязная и противная при утреннем
свете, смятая широкая кровать, разбросанное платье, загаженный и залитый портером стол; и
на кровати сидел бритый, скуластый
мужчина с заспанным, припухшим лицом и волосатыми ногами и молчал.
Она не могла следить за ходом оперы, не могла даже слышать музыку: она видела только крашеные картоны и странно-наряженных
мужчин и женщин, при ярком
свете странно двигавшихся, говоривших и певших; она знала, что́ всё это должно было представлять, но всё это было так вычурно-фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно
на них.